– О господи, – на этот раз Александр Борисович невольно апеллировал к наивысшей инстанции. – Вы хотите сказать, что Познеев продемонстрировал Марусину свою осведомленность в том, что... Словом, что ему известно куда больше, чем тот думает... Известно, надо полагать, от вас?..

Полковник кивнул.

– Когда состоялся этот допрос?

Анисимов, прежде чем ответить, внимательно посмотрел на Турецкого, затем кивнул:

– За пять дней до гибели Николая...

...– Эдна Дитриховна... Редкое у вас имя! – Олег Гнедич улыбнулся одной из своих самых обаятельных улыбок и внимательно посмотрел на женщину, сидевшую напротив него за старомодным круглым столом: он и не подозревал, что эти образцы мебельной индустрии далеких пятидесятых все еще кое-где в ходу.

Жена беглого капитана Вячеслава Олеговича Грабкина была красивой женщиной... на определенный вкус. С точки зрения Гнедича, ее внешности недоставало тепла и красок: натуральная блондинка с правильными чертами холодного лица, где серые глаза напоминают льдинки... Фигурка, правда, насколько он успел заметить, отличная, несмотря на наличие в семье двоих детей – восьми и пяти лет.

– Если хотите курить – курите, – сухо сказала женщина, пододвигая на середину стола пепельницу, и закурила сама, вынув сигарету из пачки лежавшего тут же «Парламента», не дожидаясь, когда Олег щелкнет зажигалкой. – А имя у меня не столь уж и редкое, если учесть, что я из поволжских немцев. С Вячеславом мы встретились и познакомились в свое время в Астрахани, во время его командировки туда.

И тут же, без всякого перехода, добавила:

– Спрашивайте. Вы ведь для этого пришли?

Гнедичу не оставалось ничего другого, как последовать ее совету и извлечь из своего портфеля бланки протоколов...

– Вы в курсе, что ваш супруг совершил побег из-под стражи во время этапирования? – поинтересовался он после того, как «шапка» документа была заполнена. И внимательно уставился на Эдну Дитриховну. Исключительно для того, чтобы убедиться: на лице Грабкиной не дрогнул ни один мускул – владела она собой очень хорошо.

– Теперь, после того, как вы это сказали, в курсе, – спокойно произнесла женщина. – Видимо, вы предполагаете, что Вячеслав попытается вступить со мной в контакт...

Она неожиданно слабо улыбнулась и, посмотрев на кончик своей сигареты, покачала головой:

– Вы заблуждаетесь. Он этого не сделает.

– Откуда такая уверенность?

– Он знает, что я подала на развод еще два месяца назад. А дети – дети его никогда особо не интересовали.

Весть о разводе была для Гнедича новостью, и Эдна Дитриховна это заметила:

– Вижу, вы слышите о моем решении развестись с мужем впервые. Что ж... Мне скрывать нечего, тем более что наши документы – я имею в виду моих родителей, детей и себя – на выезд в Германию будут готовы уже совсем скоро... Во всяком случае, так мне сказали: развод только ускорил дело. Но развожусь с ним я не поэтому.

– Да? – пробормотал растерявшийся Гнедич, едва ли не впервые в жизни упустивший инициативу дознания. Но в Эдне Дитриховне было нечто такое, из-за чего он не только верил ее словам, но и отдал ей эту инициативу едва ли не по доброй воле.

– Причину мне тоже незачем скрывать, тем более что полученный удар – то, что мой муж оказался бандитом и убийцей, – я уже, можно сказать, пережила... Хочу, чтобы вы поняли: это совсем не то, что называется «красивые слова». У меня у самой очень старые родители, отец болен, возможно, не доживет до отъезда в Мюнхен...

Она ненадолго умолкла, поскольку впервые за разговор голос женщины дрогнул. Но тут же взяла себя в руки.

– Мама... Пока я не представляю, как она перенесет, если такое случится, свое одиночество. В любом случае, я привыкла все ситуации выверять по себе и могу легко представить ее на месте одной из жертв этих или таких же, как эти, негодяев...

– Понимаю, – тихо произнес Олег.

– Вряд ли! – неожиданно резко возразила Эдна Дитриховна. – У меня ведь двое сыновей от этого... человека! И я не понаслышке знаю, что такое наследственность, гены... К тому же старший, Генрих, отца очень любит, он не понимает, почему папа, уехав так давно в командировку, до сих пор не возвращается. Он вообще похож больше на Вячеслава. Так что переезд в Мюнхен стал теперь еще важнее...

– Почему? – спросил Гнедич, понимая, что вопрос этот, в сущности, риторический, к протоколу ничего не добавит и не убавит.

– Видите ли, – серьезно ответила Эдна Дитриховна, – наукой доказано, что гены с большей вероятностью срабатывают, если ребенок растет в тех же или максимально близких условиях, в каких рос тот из предков, от кого они ему достались. Вот поэтому-то переезд в Германию и стал для нашей семьи так важен... Я ответила на ваши вопросы?

Покидая квартиру Грабкиных, Гнедич постарался как можно быстрее сбросить с себя атмосферу этого дома, напоминающую, как подумалось ему, почему-то о кладбище... Впрочем, фактически так оно и было: глава семьи здесь был явно зачислен в покойники и вопреки всему, что Олег знал о капитане, он невольно посочувствовал ему...

На улице был сыро и ветрено, в лицо оперативнику летела какая-то вполне омерзительная смесь дождя и снежной крупы. И все это в сочетании с мыслью о том, насколько пустым оказался визит к Эдне Дитриховне, никак не улучшало Олегу настроения. Вдобавок ко всему в кармане пиджака, до которого еще нужно было добраться, распахивая на холодном ветру пальто, надрывался мобильный.

– Черт с ним, подождут... – сердито пробормотал Гнедич и, оглядевшись по сторонам, обнаружил, к некоторому облегчению, совсем неподалеку только что вспыхнувшую вывеску какого-то кафе.

Спустя несколько минут, взяв чашку чая, на вид крепкого, и пару бутербродов с сыром и зеленью, Гнедич приземлился за один из многочисленных пустующих в это время столиков и лишь после этого снял пальто и посмотрел на определитель мобильного. На мониторе телефона красовался номер Турецкого, который тот вручил в самом начале следствия всем членам оперативно-следственной группы.

«Что-то срочное, – понял Олег и посмотрел на свои бутерброды почти с отчаянием. – Денек этот явно не мой...»

Судя по тому, что теперь номер Александра Борисовича оказался занят, действительно произошло что-то, из-за чего он обзванивал если и не всех подряд, то по крайней мере свободных от срочных заданий оперативников. Так что к чаю Гнедич приступил, чувствуя себя почти преступником за то, что не откликнулся вовремя.

До Турецкого он дозвонился только спустя минут пятнадцать.

– Почему не откликнулись сразу? – сухо поинтересовался руководитель опергруппы. И не дожидаясь ответа замявшегося Гнедича, а главное, даже не спросив о результатах визита к Эдне Дитриховне Грабкиной, вслед за этим коротко распорядился: – Жду вас у себя через сорок пять минут.

Олег посмотрел на заткнувшийся моментально мобильник, мониторчик которого свидетельствовал, что если он и успеет вовремя, то исключительно чудом, и поспешно покинул уютное, теплое кафе.

– Собачья погода, – пробормотал он на ходу, чуть ли не бегом двигаясь к светящейся вдалеке букве «М», – собачья работа... собачья жизнь... А я чего ожидал, когда двигал в менты?..

...При всем при том старший оперативник МУРа Олег Гнедич абсолютно не мог бы представить себе того, что произошло в квартире капитана Грабкина после его ухода.

Проводив гостя, Эдна Дитриховна некоторое время постояла в прихожей, прислушиваясь к происходящему за дверью – на лестничной площадке. Она слышала, как вызванный Олегом лифт остановился на их этаже, как затем раздвинулись и задвинулись его дверцы. Убедившись в том, что кабинка благополучно поехала вниз, женщина торопливым шагом двинулась вглубь квартиры.

Миновав гостиную, в которой принимала незваного гостя, затем пустую детскую с двухэтажной кроватью и разбросанными повсюду игрушками, Эдна Дитриховна открыла еще одну дверь – ведущую в третью комнату – супружескую спальню... Сейчас у нее было совсем иное выражение лица – в нем не осталось и следа холодности.